XVIII

Утром над лагерем опустилась густая пелена. Сторожевые башни с пулеметами и прилегающие к ним зеленые насаждения растворились в тумане. Поэтому какое-то время казалось, что от концентрационного лагеря не осталось и следа, словно туман превратил ограждение в мягкую обманчивую свободу и достаточно было сделать шаг вперед, чтобы убедиться, что их уже здесь больше нет.

Потом завыли сирены, и вскоре раздались первые взрывы. Они явились из какого-то аморфного небытия, лишенные направленности и происхождения. Эти взрывы без особой разницы могли произойти в воздухе, за горизонтом или в самом городе. Они были разбросаны, как раскаты грома многих приглушенных гроз, и по светло-серой ватной бесконечности чувствовалось, что никакой опасности в них нет.

Обитатели двадцать второго барака устало сидели на кроватях и в проходах. Они мало спали, и им было муторно от голода; накануне вечером дали только жидкий суп. Они почти не обращали внимания на бомбардировку: уже привыкли. Бомбардировка тоже стала составной частью их существования. И все же мало кто был готов к тому, что вой вдруг резко усилится и выплеснется в необычайно мощных взрывах.

Барак заходил ходуном, как при землетрясении. На гулкий раскат грохота наложился звон разбитых оконных стекол.

— Они нас бомбят! Они нас бомбят! — кричал кто-то. — Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!

Возникла паника. Одни кубарем скатились из постелей. Другие пытались сползти вниз, натыкаясь на тех, кто уже оказался на полу, в хаотическом переплетении человеческих тел. В воздухе безжизненно плавали чьи-то руки, кто-то по-мертвецки скалил челюсть, из глубоких глазниц смотрели перепуганные глаза. Таинственным казалось, что все вокруг происходило вроде бы беззвучно; грохот зениток и бомб теперь настолько усилился, что полностью заглушил шум внутри барака. Складывалось впечатление, что раскрытые рты кричат беззвучно, словно страх обрек их на вечную немоту.

Тут второй взрыв потряс землю. Паника вызвала в узниках суматоху и желание спасаться бегством. Тот, кто еще был способен ходить, пытался протолкнуться в проходах; другие совершенно безучастно лежали на кроватях, уставившись на своих жестикулирующих товарищей, словно зрители в пантомиме, к которой они сами не имели никакого отношения.

— Закрыть дверь! — крикнул Бергер.

Но было уже поздно. Дверь распахнулась, и первая кучка скелетов, спотыкаясь, выскочила в туман. За ними последовали другие. Ветераны сидели на корточках в своем углу, стараясь, чтобы их не захватил этот поток.

— Оставаться здесь! — кричал Бергер. — Охранники будут стрелять!

Бегство продолжалось.

— Лечь на пол, — кричал Левинский. Несмотря на угрозы Хандке, он провел ночь в двадцать втором бараке. Здесь ему все еще казалось безопаснее. Накануне в трудовом лагере специальная группа в составе Штейнбреннера, Бройера и Нимана схватила четверых, фамилии которых начинались на «И» и «К», и увела в крематорий. Еще хорошо, что поиск носил бюрократический характер. Левинский решил не ждать, пока очередь дойдет до буквы «Л».

— Всем вытянуться на полу! — кричал он. — Они будут стрелять!

— Уходим отсюда! Кто желает оставаться в этой мышеловке?

Снаружи уже доносилась пальба, слышалось завывание и грохот.

— Ну вот, начинается! Ложись! Вытянуться! Пулеметная стрельба еще опаснее, чем бомбы!

Левинский был не прав. После третьего взрыва пулеметы умолкли. Охранники спешно покинули вышки. Левинский подполз к двери.

— Опасность миновала! — крикнул он Бергеру. Эсэсовцы исчезли.

— Нам оставаться здесь?

— Нет. Это не поможет. Нас тут завалит и мы сгорим.

— Выходим! — крикнул Мейергоф. — Если заграждения из колючей проволоки разбомбило, можно сбежать!

— Заткнись, идиот! Они мгновенно схватят тебя в твоей робе и на месте расстреляют.

— Выходи давай!

Они стали пролезать через дверной порог.

— Держаться всем вместе! — кричал Левинский. Он схватил Мейергофа за куртку у груди. — Если будешь валять дурака, я собственными руками сломаю тебе шею, понятно? Идиот проклятый, думаешь, мы вправе сейчас рисковать? — Он встряхнул его. — До тебя доходит? Или дать тебе хорошенько по башке?

— Оставь его, — сказал Бергер. — Ничего он не сделает. Для этого он слишком слаб. Я за ним посмотрю.

Они лежали около барака, совсем близко, чтобы видеть темные стены в еще кипящем тумане. Казалось, что стены клубятся от какого-то невидимого огня. Так они и лежали, прильнув к земле, словно придавленные мощными раскатами грома, в ожидании следующего взрыва.

Но его не последовало. Продолжала стрелять только зенитка. Скоро со стороны города уже не слышно было взрывов. Зато сквозь шум снова стала четко доноситься ружейная стрельба.

— Стреляют здесь, в лагере, — сказал Зульцбахер.

— Это эсэсовцы, — Лебенталь поднял голову. — Может, бомбы попали в казармы, и теперь уже нет ни Вебера, ни Нойбауэра.

— Размечтался, — среагировал Розен. — Редкий случай. Ведь в такой туман они не могли вести прицельный огонь. Наверно, все же зацепили несколько бараков.

— Где Левинский? — спросил Лебенталь. Бергер осмотрелся.

— Не знаю. Несколько минут назад он еще был здесь. Может, ты знаешь, Мейергоф?

— Нет. И знать не желаю.

— Может, он ушел на разведку?

Они снова прислушались. Напряжение нарастало. Опять до них донеслось несколько ружейных выстрелов.

— Наверно, там кто-нибудь сбежал. Вот и гонятся за ними.

— Думаю, что нет.

Каждый знал, что тогда весь лагерь построили бы для переклички и держали бы на плацу до тех пор, пока беглецов не вернули бы живыми или мертвыми. Это означало бы гибель многих десятков узников и тщательный контроль всех бараков. Вот почему Левинский накричал на Мейергофа.

— А чего ради им сейчас еще сбегать? — спросил Агасфер.

— А почему бы нет? — ответил ему Мейергоф вопросом на вопрос. — Каждый день…

— Успокойся, — перебил его Бергер. — Ты воскрес из мертвых и от этого рехнулся. Вот и возомнил себя Самсоном. Да ты и на полкилометра не уйдешь.

— Наверно, Левинский сам дал деру. У него на то есть основание. Больше чем у кого-нибудь еще.

— Ерунда! Он не пойдет на это.

Зенитка замолчала. В тишине послышались команды и топот.

— Может, нам лучше вернуться в барак? — спросил Лебенталь.

— Верно. — Бергер встал. — Всем из отсека «Д» вернуться в помещение. Гольдштейн, проследи, чтобы ваши люди спрятались подальше в глубине барака. Хандке наверняка явится с минуты на минуту.

— Они, видимо, не попали в казармы эсэсовцев, — проговорил Лебенталь. — Этой банде всегда везет. А несколько сот наших наверняка разорвало в клочья.

— Может, американцы уже на подходе? — спросил кто-то в тумане. — Может, это уже была их артиллерия?

На миг все замолчали.

— Заткните вы свои глотки, — сказал, разозлившись, Лебенталь. — Накличите еще.

— Давайте заходите, кто еще способен ползать. Наверняка будет перекличка.

Они заползли обратно в барак. Снова возникло что-то вроде паники. Многие вдруг испугались, что другие, более проворные, отнимут у них старые места, особенно у тех, за кем был закреплен кусочек дощатых нар. Они кричали хриплыми безжизненными голосами, падали, но все же пытались протолкнуться вперед. Барак все еще был наполнен, и места в нем хватало меньше чем для одной трети. Несмотря на все крики, часть заключенных осталась лежать снаружи. Из-за всех переживаний у них не осталось больше сил, чтобы вползти обратно. Охваченные паникой, они вместе с другими выбежали из барака, но теперь силы оставили их. Ветераны дотащили некоторых до барака и в тумане вдруг увидели, что двое умерли. Они истекли кровью: погибли от выстрелов.

— Осторожно! — Сквозь белые клубы тумана донеслись более энергичные, чем у мусульман, шаги.

Шаги приближались и замерли перед бараком. Левинский заглянул внутрь.

— Бергер, — прошептал он. — Где Пятьсот девятый?