«Почему вы до сих пор не в лагере?» — чуть было не спросил он.

— Я… я…

Бланк снова вспотел. Он не понимал, что кроется за этим вопросом. Он только знал по собственному опыту, что отличавшиеся любезностью нацисты всегда могли преподнести особенно жуткие сюрпризы. Именно такой манерой разговора отличался Вебер, выбивший ему глаз. Он проклинал себя за то, что все не мог решиться выйти из укрытия, чтобы заняться своим прежним делом.

Почувствовав его смущение, Нойбауэр воспользовался этим:

— Что вы на свободе, Бланк, вы знаете, кому вы этим обязаны, не так ли?

— Так точно, благодарю, безмерно благодарен, господин оберштурмбаннфюрер.

Бланк ничем не был обязан Нойбауэру. Он знал это, точно так же как и Нойбауэр. Однако перед тлевшей грудой развалин вдруг стали плавиться старые понятия. Все утрачивало свою стабильность. Необходимо было позаботиться о будущем. Нойбауэру это казалось безумием, но кто знает, а вдруг такой вот еврей и пригодится в один прекрасный день. Он достал из кармана пачку «Дойче вахт».

— Вот возьмите, Бланк. Хороший табак. Тогда это была суровая необходимость. Никогда не забывайте, как я вас защитил.

Бланк был некурящим. Ему потребовались годы, чтобы после веберовских экспериментов с зажженными сигаретами не впадать в истерику от табачного запаха. Но он не посмел отказаться.

— Огромное спасибо. Вы очень любезны, господин оберштурмбаннфюрер.

Он осторожно отошел назад, держа сигару в парализованной руке. Нойбауэр огляделся. Никто не видел, что он разговаривал с евреем. Так оно и лучше. Он сразу же забыл о Бланке и стал считать. Потом засопел. Запах горелого усиливался. Он быстро перешел на другую сторону. Там горел модный салон. Он побежал назад и стал звать: «Бланк! Бланк!» — а когда никто не ответил, стал кричать: «Пожар! Пожар!»

Никто не откликнулся. Город горел во многих местах, и пожарные уже давно не могли поспеть на новые вызовы. Нойбауэр снова побежал к модным витринам. Он вбежал в помещение, подхватил рулон с какой-то тканью и потащил его за дверь. Во второй раз пробраться он уже не смог. Платье с кружевами, которое он еще успел схватить, загорелось у него прямо в руках. Огонь извивался на тканях и одежде. Он сам не без труда выбрался наружу.

В бессильной злобе Нойбауэр наблюдал за огнем с другой стороны улицы. Огонь вспыхивал на манекенах, пробегал по ним, сжирал одежды. И вдруг, расплавившись, манекены стали гореть, что знаменовало новую для них жизнь. Они извивались и вздымались. Руки подымались и изгибались — это был настоящий восковой ад. Потом все потонуло в огне, как трупы в крематории.

Нойбауэр все дальше отходил от пламени, пока не наткнулся на Будду. Не глядя, он сел на него, но тут же вскочил: не заметил, что головное убранство святого представляло собой бронзовое острие. В ярости он уставился на лежавший у него в ногах рулон, который успел вытащить из огня. Это была светло-голубая ткань с узорами в виде летящих птиц. Он поставил на рулон свой сапог. «Черт возьми! К чему все это!» Он оттащил рулон обратно и швырнул его в огонь. Гори все ярким пламенем! Тяжело ступая, он пошел прочь. Он не желал все это больше видеть! Бог отвернулся от немцев…

Из-за кучи мусора на противоположной улице медленно показалось бледное лицо. Йозеф Бланк наблюдал за Нойбауэром. И впервые за многие годы улыбался. Улыбался, кроша сигару пальцами парализованной руки.

XVI

Во дворе крематория снова выстроилось восемь человек. У всех были красные значки политических заключенных. Бергер не был знаком ни с одним из них, но теперь он знал их судьбу.

Специально выделенный дежурный Дрейер уже находился на своем месте в подвале. Он отсутствовал целых три дня. Это не позволило Бергеру осуществить задуманное. Сегодня отговорки больше нет, значит, надо рисковать.

— Начинай прямо здесь, — угрюмо проговорил Дрейер. — Иначе нам не справиться. В последнее время они у вас мрут, как мухи.

Прогрохотали сверху вниз первые мертвецы. Трое заключенных раздели их и рассортировали вещи. Бергер проверил зубы; потом трое погрузили мертвецов в лифт.

Полчаса спустя явился Шульте. Он выглядел посвежевшим и выспавшимся, однако не переставая зевал. Дрейер писал, а Шульте временами поглядывал на него.

Подвал был просторный и хорошо проветрен, но скоро сгустился трупный запах. Его испускали не только голые тела, он притаился даже в одежде. Лавина трупов не убывала; казалось, что она погребла под собой время, и Бергер уже почти не воспринимал, вечер это или всего полдень, когда Шульте, наконец, встал и объявил, что надо идти есть.

Дрейер сложил свои вещи.

— Насколько мы обгоняем обслуживающих печи крематория?

— На двадцать две минуты.

— Хорошо. Обеденный перерыв. Скажи-ка работающим наверху, чтобы перестали бросать трупы, пока я не вернусь.

Трое других узников сразу вышли наружу. Бергер подготовил еще одного мертвеца.

— Давай! Вперед! — пробурчал Дрейер. Прыщик на его верхней губе превратился в болезненный фурункул.

Бергер выпрямился.

— Мы забыли тут зарегистрировать этого.

— Что?

— Мы забыли зарегистрировать этого как умершего.

— Чушь собачья! Мы всех записали.

— Это не так. — Бергер изо всех сил старался не повышать голос. — Мы записали на одного человека меньше.

— Слушай! — взорвался Дрейер. — Ты с ума сошел? Это что еще за болтовня?

— Нам надо включить в список еще одного.

— Вот как? — Дрейер раздраженно посмотрел на Бергера. — А чего ради делать это должны мы?

— Чтобы в списке был полный ажур.

— Какое тебе дело до моего списка?

— Другие списки меня не волнуют. Только этот.

— Другие? Какие еще другие, ты, скелет?

— В которых актируются золотые вещи. Дрейер на миг задумался.

— Ну, что все это значит? — спросил он. Бергер перевел дыхание.

— Это значит, меня нисколько не волнует, все ли в порядке в этих списках по учету золотых вещей.

Дрейер хотел изобразить какой-то жест, но сдержался.

— В них все в порядке, — проговорил он с угрозой голосе.

— Может быть. А может, и нет. Чтобы выяснить, достаточно их просто сравнить.

— Сравнить? С чем?

— С моими списками. Я их веду с тех пор, как здесь работаю. Так, осторожности ради.

— Смотри-ка! Ведешь список, ты, проныра. И ты считаешь, тебе скорее поверят, чем мне?

— Думаю, что да. Я ведь с этих списков ничего не имею.

Дрейер осмотрел Бергера с головы до ног, словно видел его первый раз в жизни.

— Значит, ничего не имеешь? Я в это не верю. А чтобы это мне преподнести, ты выбрал подходящий момент здесь, в подвале, так, что ли? Один на один — вот, в чем твоя ошибка, мыслитель! — Он ухмыльнулся. Фурункул давал о себе знать. Ухмылка напоминала злую собаку, оскалившую зубы. — Может, ты еще знаешь, что сейчас удерживает меня от того, чтобы слегка начистить твою тупую морду и положить твой трупик рядом с другими? Или прищемить тебе дыхательное горло? И тогда ты сам окажешься тем, кого недостает в твоем списке. Никаких объяснений здесь не потребуется. Мы ведь с тобой одни. Просто свалился. Стало плохо с сердцем. Одним больше или меньше — особой роли здесь не играет. Проверять никто не станет. Уж тебя-то я оприходую, можешь не сомневаться.

Дрейер подошел ближе. Он был на шестьдесят фунтов тяжелее Бергера. Даже с щипцами в руке Бергер не имел ни малейшего шанса. Он сделал шаг назад и споткнулся о мертвеца, лежавшего сзади него. Дрейер схватил Бергера за руку и вывернул ему запястье. Щипцы выпали у него из рук.

— Так-то оно лучше, — проговорил Дрейер и одним движением приблизил его к себе. Искаженное лицо Дрейера оказалось совсем рядом с глазами Бергера. Лицо было красным. На губе с голубыми краями блестел фурункул. Бергер молчал. Он лишь запрокинул голову, насколько хватило сил, и напряг то, что еще осталось у него от мышц шеи.

Он видел, как пошла вверх правая рука Дрейера. Сознание Бергера прояснилось. Он знал, что ему делать. Времени оставалось совсем мало. К счастью, рука Дрейера поднималась почти, как при скоростной киносъемке.