IV
— Проклятая вонючая банда! Еще раз рассчитайтесь!
Рабочие коммандос Большого лагеря по команде «смирно» выстроились на плацу десятками, по блокам. Уже стемнело, и в сумеречном свете заключенные в своих полосатых одеяниях выглядели, как огромное стадо до смерти загнанных зебр.
Перекличка длилась уже более часа, но все как-то не ладилось. Виной тому был воздушный налет. Коммандос, работавшие на медеплавильном заводе, несли потери. Одна бомба угодила в их отделение, погибло и было ранено несколько человек. Кроме того, надзиравшие эсэсовцы с перепугу открыли беспорядочную стрельбу по заключенным, которые хотели спрятаться в укрытие. Эсэсовцы боялись, что те попытаются бежать. В итоге погибло еще на полдюжины людей больше.
После бомбардировки заключенные стали вытаскивать из-под мусора и обломков тела погибших товарищей или то, что от них осталось. Для переклички это было очень важно. Хотя жизнь узников ценилась дешево и эсэсовцы относились к ней равнодушно, полученная при перекличке цифра, независимо от того, жив человек или мертв, должна была быть абсолютно точной. Бюрократию не смущало, трупы это или живые люди.
Коммандос тщательно собирали всех, кого могли найти. Одни приносили руку, другие ноги и оторванные, головы. Пара носилок, которые удавалось сколотить, предназначались для раненых, у которых отсутствовали конечности или были вспороты животы. Остальных раненых поддерживали или кое-как волокли на себе их товарищи. Бинтов не было, истекавших кровью как-то перевязывали проволокой и бечевкой. А лежавшим на носилках раненным в живот приходилось поддерживать руками собственные внутренности.
Колонна с огромным трудом карабкалась в гору. Пока шли, умерли еще двое. Их трупы волокли с собой дальше. Это привело к инциденту, здорово подмочившему престиж шарфюрера Штейнбреннера. У лагерных ворот, как всегда, выстроился оркестр, чтобы исполнить марш «Фридрих, король». Было приказано играть парадный марш, под который, повернув голову направо и оттягивая носок, коммандос промаршировали мимо коменданта лагеря, офицера СС Вебера и его штаба. На носилках тяжелораненые, кося глазами вправо, даже умирая, старались предстать в более строгой позе. Только мертвые не отдавали больше честь. Вдруг Штейнбреннер заметил, что у одного человека, которого тащили двое других, повисла голова. Не обратив внимания, что и ноги этого человека волочились по земле, Штейнбреннер растолкал шеренги и ударил беднягу револьвером между глаз. От удара голова умершего завалилась назад и отпала челюсть; казалось, что окровавленный рот последним причудливым движением тянулся к этому револьверу. Остальные эсэсовцы от души хохотали, в то время как молодой службист переполнялся яростью. Он почувствовал, что тем самым утрачена часть его реноме, приобретенная в результате применения соляной кислоты на Йоеле Буксбауме. Значит, уже ближайшем будущем придется подумать о восстановлении подмоченной репутации.
Марш от медеплавильного завода наверх продолжался, поэтому перекличка началась позже обычного. Мертвые и раненые, как всегда, были аккуратно положены рядом с шеренгами блоков. Даже тяжелораненых не поместили в лазарет и не стали делать им перевязку; перекличка была важнее.
— Вперед! Еще раз! Если и на этот раз ничего не выйдет, придется подсобить!
Начальник лагеря, эсэсовец Вебер, сидел верхом на деревянном стуле, который ему вынесли на плац, где проходила перекличка. Ему было тридцать пять лет, он был среднего роста и очень крепкий физически. У него было широкое, смуглое лицо, глубокий шрам спускался от правого уголка рта через весь подбородок — напоминание о настоящем сражении в зале с «Железным фронтом» социалистов Веймарской республики в 1939 году. Упираясь руками в спинку стула, Вебер со скукой взирал на заключенных, между которыми возбужденно сновали, били и кричали эсэсовцы, старосты блоков и дежурные.
Старосты блоков, обливаясь потом, заставляли узников пересчитываться снова и снова. Монотонно звучали голоса: первый, второй, третий…
Путаница возникла по вине пленных, разодранных клочья на медеплавильном заводе. Заключенные по мере сил разыскивали нужные для отчета оторванные головы, руки и тела. Однако нашли не все, что требовалось. Как они ни старались, судя по всему, недоставало двух человек.
В сумерках между коммандос уже разгорелся спор насчет отдельных частей, особенно черепов.. Каждый хотел по возможности выглядеть комплектно, дабы в бежать сурового наказания за недостаточный явочный состав. Передрались из-за кровавых кусков человечин; конец этому положила только прозвучавшая команда «смирно». В спешке старосты блоков ничего не смогли организовать, поэтому недосчитались двух тел. Наверное, их разорвало бомбой на мелкие куски, которые или выбросило взрывной волной по ту сторону стен, или куда-нибудь на крыши.
Рапортующий подошел к Веберу.
— Теперь отсутствует лишь полтора тела. У русских оказалось три ноги на одного, а у поляков — лишняя рука.
— Проведите перекличку, чтобы выяснить, кого нет, — сказал Вебер, подавляя зевоту.
По рядам узников прокатилось едва слышное замешательство. Перекличка означала, что придется отстоять еще от одного до двух часов, если не больше. У русских и поляков, не понимавших по-немецки, постоянно случалась путаница с именами.
Началась перекличка. В воздухе плыла языковая разноголосица, слышались ругательства и удары. Раздраженные эсэсовцы избивали почем зря, потому что уходило отведенное на их досуг время. Дежурные и старосты блоков пускали в ход кулаки из страха. Там и сям валились на землю люди, а около раненых постепенно образовывались темные лужи крови. Их серовато-белые лица заострялись в приближении смерти. Они смиренно взирали с земли на своих товарищей, которые стояли руки по швам, не имея права помочь истекавшим кровью. Для некоторых этот лес ног в грязных полосатых, как зебра, халатах был последним из того, что суждено увидеть в этом мире.
Над крематорием медленно выползла луна. Некоторое время она висела прямо за трубой, и ее свет ложился поверх клубившегося дыма, из-за чего казалось, что в печах сжигаются духи, а наружу выплескивается холодный огонь. Потом луна увеличилась, и тупая труба стала казаться минометом, выстреливающим вертикально в небо красное ядро.
В первом десятке тринадцатого блока стоял заключенный Гольдштейн. Он был последним на левом фланге, рядом с ним лежали только раненые и мертвые. Одним из раненых был друг Гольдштейна Шеллер. Он лежал к нему ближе всех. Краешком глаза Гольдштейн видел, что темное пятно под раздробленной ногой Шеллера вдруг стало увеличиваться значительно быстрее, чем прежде. Жалкая повязка на ноге сползла, и Шеллер начал истекать кровью. Гольдштейн стал завалиться на бок, словно у него обморок. Он постарался сделать так, чтобы, падая, накрыть собой полтела Шеллера.
Это было небезопасно. Лютовал эсэсовец, начальник блока, круживший вокруг, как злая овчарка. Крепкий пинок его тяжелого сапога в висок мог в один миг прикончить Гольдштейна. Узники вблизи стояли неподвижно; но все внимательно наблюдали за происходящим. Начальник блока как раз в этот момент вместе со старостой находился на другом краю колонны. Староста о чем-то ему докладывал. Он тоже заметил маневр Гольдштейна и пытался на несколько мгновений отвлечь внимание шарфюрера.
Гольдштейн нащупал под собой бечевку, которой была перетянута нога Шеллера. Он увидел кровь прямо перед своими глазами и ощутил запах сырого мяса.
— Да оставь, — прошептал Шеллер. Гольдштейн нашел сползший узел и развязал его.
Кровь полилась еще сильнее.
— Они ведь сделают мне укол, — тихо проговорил Шеллер, — при моей-то ноге…
Нога уже висела на нескольких сухожилиях и клочках кожи. Из-за того, что на ногу упал Гольдштейн, она сдвинулась и теперь приняла странное положение с вывернутой стопой. У Гольдштейна руки были влажные от крови. Он затянул узел, но бечевка снова сползла.