Нойбауэр нагнулся и стал неуверенно ковырять в развалинах.

Их подвозили в тачках, на грубо сколоченных носилках, складывали в коридорах казармы СС, срывали с них завшивевшие лохмотья, сжигали рвань, после чего доставляли в душевые СС.

Многие не понимали, что с ними собирались сделать; они тупо сидели и лежали в коридорах. Некоторые ожили только тогда, когда пар прорвался сквозь открытые двери. Они закряхтели и в страхе стали отползать назад.

— Мыться! Мыться! — кричали их товарищи. — Вам надо помыться.

Но все было тщетно. Вцепившись друг в друга, скелеты со стоном потянулись, как раки, к выходу. Для них мытье и пар были синонимом газовых крематорских камер. Им показали мыло и полотенце. Никакой реакции. Они и это уже проходили: так заманивали узников в газовые камеры. Только после того, как мимо них провели первую группу помытых узников и те кивками и словами подтвердили, что это горячая вода и купание, а не газ, они успокоились.

Пар клубами валил с облицованных кафелем стен. Теплая вода была, как теплые руки. Погрузившись в эту воду, узники, тонкими руками и распухшими суставами приподымались и плескались в ней. Всякое затвердевшее на теле дерьмо стало отмокать. Скользившая по иссушенной коже мыльная пена растворяла грязь.

Тепло проникало глубже, чем до костей. Теплая вода! Они забыли, что это такое. Они лежали в воде, осязая ее, и для многих она впервые стала символом свободы и избавления.

Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Тепло пропитывало их. Это было какое-то животное ощущение счастья. Счастье возрождения; это была жизнь, которая возникла из пепла и которая теперь возвращалась в замерзшую кровь и в доведенные до изнеможения клетки. В этом было что-то растениеподобное; водяное солнце, которое ласкало и будило считавшиеся мертвыми зародыши. Вместе с грязными корками кожи растворялись грязные корки души. Они ощущали защищенность. Защищенность в элементарном: в тепле. Как пещерный человек перед первым огнем.

Им раздали полотенца. Они насухо вытирались, с удивлением рассматривая свою кожу. Она все еще была бледной и пятнистой от голода, им же она казалась нежно-белой.

Им принесли со склада чистые вещи. Они ощупывали и разглядывали их, прежде чем надеть. Потом их отвели в другое помещение. Мытье оживило, но вместе с тем очень утомило. Хоть и вялые, они были готовы поверить в другие чудеса.

Помещение, уставленное кроватями, их мало удивило. Окинув взглядом кроватные ряды, они хотели проследовать дальше.

— Вот, — сказал сопровождавший их американец. Они уставились на него.

— Это для нас?

— Да. Чтобы спать.

— Для какого количества?

Лебенталь показал на ближайшую кровать, потом на себя и Бухера и спросил:

— Для двоих? — Потом показал на Бергера и поднял три пальца. — Или для троих?

Американец ухмыльнулся. Он подошел к Лебенталю и тихонько подтолкнул его к первой кровати, потом Бухера — ко второй, а Бергера и Зульцбахера — к стоявшим рядом.

— Вот так, — проговорил он. — Каждому по кровати! С одеялом!

— Я сдаюсь, — объявил Лебенталь. — Подушки тоже есть.

Им дали гроб. Это был легкий черный ящик нормальных размеров.

Но для Пятьсот девятого он оказался чересчур широким. Поэтому можно было бы запросто положить рядом кого-нибудь еще. Впервые за долгие годы он один получил так много места.

Там, где стоял двадцать второй барак, ему вырыли могилу. Решили, что это самое подходящее место для него. Когда его туда принесли, уже вечерело. Лунный серп повис на пепельном небе. Люди из трудового лагеря помогали опустить гроб в могилу.

У них была только маленькая лопата. Каждый подходил и бросал свой ком земли в могилу. Агасфер подошел слишком близко к краю могилы и соскользнул вниз. Они вытащили его наверх. Другие узники помогли им закопать могилу.

Они возвращались. Розен нес лопату. Когда проходили мимо двадцатого барака, оттуда как раз выносили труп. Двое эсэсовцев протаскивали его через дверь. Розен остановился перед ними. Они хотели его обойти. Впереди шел Ниман, наркоман. Американцы поймали его за городом и привезли сюда. Это был шарфюрер, тот самый, от которого Пятьсот девятый спас Розена. Розен отошел немного назад, поднял лопатку и ударил ею Нимана в лицо. Он замахнулся еще раз, но тут подскочил дежурный американский солдат, который осторожно взял лопату из его дрожащих рук.

— Come, come, we'll take care of that later. note 4

Розен дрожал. Ниману не очень досталось; только ссадина на лице. Бергер взял Розена за руку.

— Пошли. На это у тебя не хватит сил.

Розен разрыдался. Зульцбахер взял его за другую руку.

— Его будут судить, Розен. За все.

— Убить! Убить их надо! Иначе все впустую! Иначе они снова вернутся!

Они оттащили его в сторону. Американец отдал Бухеру лопатку. Они пошли дальше.

— Странно, — проговорил Лебенталь некоторое время спустя. — А ты ведь всегда был одним из тех, кто не хотел мести.

— Оставь его, Лео.

— Я его уже оставил.

Каждый день узники покидали лагерь. Угнанных в Германию для принудительных работ иностранных рабочих, которые могли ходить, вывозили группами. Часть поляков осталась. Они не хотели попасть в русскую зону. Почти все из Малого лагеря были истощены; их надо было подкормить. Ну а многие просто не знали, куда ехать. Их родственники были рассеяны и убиты; их собственность разворована; их родные места — разорены. Они были свободны, но они не знали, что делать с этой свободой. Они оставались в лагере. У них не было денег. Они помогали приводить в порядок бараки. Им дали кровати, их кормили. Они ждали и пока формировались в группы.

Они понимали: ничто и нигде их не ждет. Были и такие, кто так не считал. Поэтому они отправлялись на поиски. Каждый день их видели, как в надежде на получение продуктовых карточек они спускались в город с удостоверением гражданской администрации и военных властей лагеря в кармане и с кой-какими неопределенными надеждами в сердце.

Многое сложилось по-другому. Перспективы на освобождение казались просто немыслимыми, поэтому большинство просто не задумывалось об этом. Теперь же эта перспектива неожиданно стала явью, а за ней вдруг не оказалось земного рая с чудесами, обретением, воссоединением и волшебным смещением минувших лет в то довоенное время. Эта перспектива стала явью, однако за нею тянулся шлейф одиночества, печальных воспоминаний и потерянности, а впереди — пустыня и зыбкая надежда. Они спускались с горы. И названия нескольких мест, нескольких других лагерей, имена нескольких человек, а также иллюзорное «может быть» были всем тем, с чем связывали они свои надежды. Они надеялись разыскать одного, а может быть, двух, но чтобы всех — на это не смел рассчитывать почти никто.

— Лучше уйти отсюда, как только сможешь, — сказал Зульцбахер. — Перемен ждать не приходится, и чем дольше здесь проторчишь, тем сложнее будет. Не успеем оглянуться, как окажемся в лагере — для людей, которые не знают, куда же им, в конце концов, надо.

— Ты уверен, что все это выдержишь?

— Я набрал десять фунтов веса.

— Этого недостаточно.

— Я не стану особо напрягаться.

— И куда ты собираешься? — поинтересовался Лебенталь.

— В Дюссельдорф. Поищу там свою жену…

— А как думаешь добраться до Дюссельдорфа? Туда уже ходят поезда?

Зульцбахер пожал плечами.

— Я не знаю. Но здесь еще двое, им надо в те же места. В Золинген и Дуйсбург. Будем добираться вместе.

— Это твои старые знакомые?

— Нет. Но это уже что-то. Главное, не быть одному.

— Да, это верно.

— Я тоже так думаю. Он пожал другим руки.

— А есть что будешь? — спросил Лебенталь.

— Запаса хватит на два дня. В дороге обратимся за помощью к американским властям. Как-нибудь перебьемся.

Вместе с двумя другими, которым надо было в Золинген и Дуйсбург, он стал спускаться вниз с горы. Только один раз он махнул рукой. И исчез из вида.